Для бековчан конца XIX - первой трети XX века учитель Петр Васильевич Зебриков был культовой фигурой. О нем вспоминали как о человеке, который всегда проявлял к людям «доброе и сердечное отношение», был «необыкновенно талантливым и умным, преданным своему делу». Зебриков работал педагогом сорок лет, с 1884 по 1924 год. Будучи первым выпускником мужского двухклассного училища (ныне бековская школа № 1), Петр Васильевич, отучась в Москве на средства помещика и попечителя школы Михаила Устинова, вернулся в село и проработал в школе до конца своей педагогической карьеры. Первоначально Зебриков преподавал пение, затем другие общеобразовательные предметы. Вместе с Устиновым Петр Васильевич стал создателем знаменитого бековского хора, на выступления которого, по словам современников, трудно было достать билеты, был режиссером и актером местного театра (особенно любил играть в пьесах Александра Островского), организатором пушкинских дней на Шихане в год столетнего юбилея поэта.
В 1924 году за три года до начала коллективизации, Петр Васильевич стал председателем колхоза «Последовательность». Власти не перечил, был твердым сторонником нового порядка, ветераном борьбы с самодержавием (до революции считался политически неблагонадежным). Но… былые заслуги не спасли и в 1929 году Зебрикова арестовали. Удивительно, но хорошо знавшие Петра Васильевича сельчане смолчали, не заступились, оставив заслуженного педагога, воспитавшего не одно поколение бековчан, один на один с государственной машиной террора.
Что же произошло?
Об этом в письме в бековский райисполком (от 15 марта 1936 года) рассказывает сам Зебриков. «С 1924 г. по 1927 г. я был председателем колхоза «Последовательность» в селе Бекове. Колхоз этот по признанию весьма опытного и не трезвого агронома Максимова в 1929 году был признан лжеколхозом. Агроном Максимов такое умозаключение вывел не на основании жизни колхоза и всех цифровых данных, а находясь всегда в «тумане», с нетрезвой головой, не сумел разобраться с действительностью, а ухватился лишь за «признаки». Так ему было подозрительно мое «богатство», что я в конце 1927 года построил себе дом. Максимову достаточно было этого. В начале сентября 1929 года он составил комиссию из двух-трех лиц (хорошо теперь не помню), прочитал заранее написанный акт, совершенно не отвечавший истине. Характерно при этом: акт был подписан только им одним, Максимовым, а председатель и члены этой комиссии остались без подписи — пустыми местами. Акт вскоре был направлен подлежащей власти и началось уголовное дело. 14 сентября 1929 года я был арестован, а в ноябре месяце этого же года отправлен на предварительное заключение («подследственный») в Балашовский Домзак.
За время моего отсутствия, а именно 29 января 1930 г. в процессе раскулачивания, когда у многих властей по выражению товарища Сталина было «головокружение от успехов», утром, к моему дому подъехали 2-3 подводы, а т.к. дом был заперт и находился под наблюдением моих родственников и ключи были у них, двое граждан перелезают через забор, ломают замки, входят в дом, надворные постройки и вывозят все мое имущество. В начале апреля 1930 г. я был освобожден и вернулся в Беково остановясь у своих родственников. 26 апреля мое дело разбиралось в Бековском народном суде, который не находя ясного обвинения постановляет «дело настоящим разбором прекратить и передать его на доследование». Я был на свободе и занял обязанности руководства хором и драмкружком при Бековском рабклубе, обслуживал вместе с тем постановками и концертами район, как: Нарышкино, Пяшу и Миткирей, а с 1 сентября вступил в должность учителя пения в Бековскую школу II ступени». Местная власть по решению суда вернула Зебрикову дом со всеми постройками, но в нем ничего (стола, кровати, стульев) не было: «много побитых стекол, в дверях вынуты замки».
Дальше начался «чиновничий футбол». Петр Васильевич ежедневно просил власть вернуть отнятое имущество, писал в одну инстанцию, в другую, его твердо уверяли, что вскоре все вернут, но дело с места не двигалось. «Дальше обещаний — ничего не было». Через несколько месяцев Зебриков увидел свои вещи у частных лиц. Понимая, кому пишет, в своем письме он сказал об этом так: «Получив отказ административного отдела, мне невольно приходилось наблюдать, как постепенно мое имущество исчезало и «таяло» из «хранилища» и, не удивительно было бы, если б оно появлялось в учреждениях (мебель, хозяйственные вещи, книги и т.д.), а то появлялось у лиц никакого отношения к учреждениям не имеющих».
Пытаясь найти хоть какую-то защиту, Петр Васильевич написал письмо своему сыну Николаю, проходившему службу в Красной Армии, в котором «описал свои мытарства». (Зебриков-младший был врачом, после Великой Отечественной войны — подполковник медицинской службы). Николай Петрович, защищая отца, написал краевому прокурору, прося прекратить издевательства над отцом. Просьба сына стал началом нового судебного разбирательства (март 1931 года).
Петр Зебриков: «Судья Юсупов весьма молодой человек, видно весьма не опытный, не ознакомившись как нужно с делом, вел себя на суде недостойным образом: был крайне груб, обращался ко мне не иначе как на «ты», показания мои то и дело перебивал, а с защитником в его защитной речи вступил в дискуссию. Суд продолжался не более получаса. Свидетелей не вызывали, а также не явился на суд и агроном Максимов якобы за болезнью, которого я настаивал вызвать, но просьба удовлетворена не была. Суд, точно по «заказу», по заранее намеченному плану вынес свои жестокий приговор: два года заключения, лишение пенсии и конфискация всего имущества». Петра Васильевича вновь арестовали, отправили в Саратов, в тюрьму, где он просидел 3,5 месяца, и вновь был освобожден. В Беково Зебриков не вернулся. Жил у дочери Лидии в Воронежской области (она оставила воспоминания о кумысном лечебном заведении Устинова), затем на сахарном заводе в поселке Гирей (Краснодарский край), откуда и написал цитируемое письмо в бековский райисполком, в котором снова просил вернуть дом.
«В заключении, — писал Петр Васильевич бековской власти, — не могу обойти молчанием, что учиненное надо мною местной властью того времени в высшей степени было несправедливо, что, конечно, немало стоило мне в мои годы мук и переживаний. Власти не посчитались с действительным положением вещей — не приняли во внимание, что мой дом построен на средства моих детей, о чем прекрасно свидетельствовали документы, оставшиеся при деле судопроизводства. Не обратили должного внимания на действия в «раскулачивании», ибо я к «кулакам» не принадлежал, и изъятию имущества до суда, которое до момента вторичного суда из «хранилища» все «растаяло». Суд был не по заслугам, жестокий и несправедливый суд».
Просьбу Зебрикова местная власть своим решением от 16 декабря 1936 года «оставила без удовлетворения». Впереди вовсю маячил зловещий 1937 год — символ сталинских репрессий — но его смертоносный каток прошел мимо Петра Васильевича, сохранившего, несмотря на трудности судьбы, тягу к новому, званиям. В последние годы жизни, перед войной, семидесятилетний неутомимый педагог поступил учиться во Всесоюзный Дом народного творчества имени Крупской (ныне — Государственный Российский Дом народного творчества), но завершить обучение не успел.
В своей истории села Бекова, написанной в семидесятые годы прошлого века, краевед Владимир Корнеев, рассказывая о Петре Зебрикове, скупо, утаивая детали, написал, что Зебриков «выехал из Бекова в 1930 году», и в поселке Гирей, как ранее в Беково, организовал хор. Теперь архивные документы проясняют детали этого «выезда». «Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой. Сделай ее полезной», — говорил Александр Островский, любимый драматург Петра Зебрикова. Петр Васильевич свою жизнь сделал полезной. Поэтому и остался в памяти земляков.
Дмитрий Мурашов |
